Неточные совпадения
В этом проблематика Достоевского, Ибсена была моей нравственной проблематикой, как и пережитое Белинским восстание против гегелевского мирового духа, как некоторые мотивы Кирхегардта, которого я, впрочем, очень поздно узнал и не особенно люблю, как и борьба Л. Шестова против необходимых
законов логики и
этики, хотя и при ином отношении к познанию.
Содержа в себе всю полноту бытия, абсолютное не подчиняется
законам противоречия и исключенного третьего не в том смысле, чтобы оно отменяло их, а в том смысле, что они не имеют никакого отношения к абсолютному, подобно тому как теоремы геометрии не отменяются
этикой, но не имеют никакого применения к ней».
Автономная
этика есть или прямое глумление над добром, каковое совершается в утилитаризме, или аффектация и поза, ибо любить этическое «добро»,
закон, категорический императив можно не ради него самого, а только ради Бога, голос Которого слышим в совести.
Этика же превращается в фарисейское законничество, гордое своим ригоризмом и своей дурной бесконечностью, в которой оно как раз и видит проявление безусловности нравственного
закона.
Нравственная максима Канта, что каждого человека нужно рассматривать не как средство, а как самоцель, подрывается законническим основанием
этики, ибо каждый человек оказывается средством и орудием осуществления отвлеченного, безличного, общеобязательного
закона.
Но
этика творчества порывает с миром обыденности и не хочет знать законнических запретов, она противопоставляет «образ» высшей жизни «
закону» данной жизни.
Только
этика благодати возвышается над противоположением «аристократической» свободы и «демократического»
закона.
Лютер пламенно восстал против
закона в христианстве, против законнической
этики и пытался стать по ту сторону добра и зла. [Л. Шестов видит сходство в деле Лютера и Ницше.]
Павла в духе аномизма, т. е. совершенного отрицания
закона, было бы отрицанием основной антиномии
этики, отрицанием парадокса законнической
этики.
Евангельская
этика основана на бытии, а не на норме, она жизнь предпочитает
закону.
Основной парадокс
этики раскрывается христианством, христианство обнаруживает бессилие добра как
закона.
И
этика, мораль нашего мира, ищет совсем не Царства Божьего, а ищет оправдания
законом.
Этика творчества освобождает не всякие инстинкты, а инстинкты творческие, т. е. творческую энергию человека, которая скована запретами
закона.
Христианское учение о благодати и было всегда учением о восстановлении здоровья, которое не может восстановить
закон, но из этой истины не была построена
этика.
Христианство есть откровение благодати, и
этика христианская есть
этика искупления, а не
закона,
этика благодатной силы.
Для
этики творчества свобода означает не принятие
закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности.
Этика приобретает профетический характер, в ней побеждается тяжесть
закона.
Господство законнической
этики во всех сферах мировой жизни есть выражение объективного
закона большего числа, т. е. необходимой организации порядка в жизни больших масс, большой массы человечества, как и большой массы материи в жизни природы.
Этика имеет дело не с бессильными, висящими в воздухе нормами и
законами, а с реальными нравственными энергиями и с обладающими силой качествами.
Для
этики искупления и благодати не существует двух лагерей, не существует праведников
закона, чистых.
Закон ничего не говорит о призвании,
этика искупления сама по себе тоже не говорит.
И настоящий трагизм
этики в том, что
закон имеет свою положительную миссию в мире.
Уже греческая
этика, начиная с Сократа, пыталась эмансипироваться от власти общества и
закона, пыталась проникнуть в личную совесть.
И это предполагает построение новой
этики, основанной не на нормах и
законах сознания, а на благостной духовной энергии.
И христианская
этика долго не понимала значение индивидуального, ей нравственная жизнь представлялась подчиненной общеобязательному
закону.
Этика может быть совершенно равнодушной к проблеме зла и нимало ей не мучиться, потому что она остается замкнутой и самодовольной в своих
законах и нормах и верит, что «добро» всегда право по отношению к самому факту существования «зла».
Этика в глубоком смысле слова должна быть учением о пробуждении человеческого духа, а не сознания, творческой духовной силы, а не
закона и нормы.
Социальная
этика строит оптимистическое учение о силе нравственного
закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире справедливость.
Но обличение фарисейства есть обличение законнической
этики,
этики оправдания
законом,
этики чистоты и довольства своей праведностью.
В автономной, но законнической
этике Канта носителем нравственного
закона, правда, является личность, а не общество.
Этика Канта есть законническая
этика потому, что она интересуется общеобязательным нравственным
законом, нравственно-разумной природой человека, одинаковой у всех, и совершенно не интересуется самим живым человеком, его нравственным опытом, его духовной борьбой, его судьбой.
Трагичность и парадоксальность
этики связаны с тем, что основной ее вопрос совсем не вопрос о нравственной норме и нравственном
законе, о добре, а вопрос об отношениях между свободой Бога и свободой человека.
Поэтому отношение
этики творчества к инстинктам сложное и двойственное — она и освобождает инстинкты, подавленные
законом, и преодолевает их, борется с ними во имя высшей жизни.